Автор В. Кузьмич описал тогда судебный процесс над нацистскими прихвостнями – начальником Речицкой тюрьмы Мельниковым и полицаем Симоновым, на руках которых кровь замученных, расстрелянных и сожженных жителей Речицкого района.
По следам публикации
Недавно в рамках расследования уголовного дела о геноциде белорусского народа я как прокурор области истребовал из архива дело палачей и задумался: а надо ли напоминать общественности о тех трагических событиях, о суде, который прошел в Гомеле 56 лет назад и вроде бы расставил все точки над «і»?
Когда взял в руки четыре тома и начал читать показания уцелевших свидетелей тех злодеяний, понял: нужно! И не просто изложить, а процитировать материалы дела. Ведь это документ эпохи, это не только напоминание нынешнему поколению о трагедии почти 80-летней давности, но и предостережение тем, кто пытается вновь поднять полицейские знамена.
Сынок, вместе будем умирать…
Открытое судебное заседание военного трибунала Белорусского военного округа проходило в нашем областном центре 4–5 октября 1965 года. В зале царило напряжение: палачи отводили глаза.
Свидетельствует Иван Семченко. До Великой Отечественной войны жил с родителями в деревне Переволока Речицкого района. Отец ушел в партизанский отряд, поэтому семья вынуждена была прятаться в лесу. Примерно в феврале 1943 года сын с матерью решили пойти в деревню и посмотреть свой дом, но были схвачены полицаями.
«…Мама сказала: «Идем сынок, вместе будем умирать». Мне тогда было восемь лет, и я вместе с матерью пошел по улице. Группу арестованных сопровождали 5–7 полицейских и староста деревни. В пути староста показал еще на один партизанский двор. В нем полицейские забрали Смольскую Наталью с тремя детьми, один из которых был грудной. Я помню, что среди арестованных по улице вели Евкович Анастасию с девочкой лет восьми, Дорох Марфу с тремя малолетними детьми… Нас посадили на сани.
Когда подводы выехали за деревню, то они были остановлены, а нам скомандовали становиться. Всех привезенных отвели метров на сто от дороги и поставили в шеренгу. Я увидел, что первым из строя вывели Смольского Петра, ему скомандовали: «Ложись». Он поднял руки и крикнул: «Прощайте, товарищи» и сразу же упал. Двое полицейских выстрелили ему в спину. Вслед за этим скомандовали ложиться и остальным. Женщины и дети начали кричать и плакать. Я упал лицом вниз на руки. Когда раздался выстрел, то у меня в ушах сильно зазвенело. Вскоре я почувствовал, что ранен, но еще живой, лежал, не подавая признаков жизни. Слышал, как полицейские простукивали ногами расстрелянных, чтобы убедиться, все ли мертвы. В это время закричал грудной ребенок Смольской Натальи. Один из полицейских вернулся и пристрелил его, а потом все каратели сели на подводы и уехали.
Я все лежал на снегу, руки начали замерзать, и вдруг услышал голос: «Кто живой, вставайте». Я сразу же узнал голос Евкович Анастасии. Я поднялся, но стоять на ногах не мог и упал, так как был тяжело ранен. Пуля сзади через шею прошла в правую щеку. Евкович Анастасия сняла с Дейкун Акулины большой платок, завязала мне голову, и мы ушли. Живой оказалась, кроме нас двоих, еще Дорох Мария».
Дорох Мария свидетельствовала: «Сама я ранена не была, но лежала рядом с убитой матерью и не подавала вида, что я жива. Полицейские приподняли меня и бросили, посчитав за мертвую. В ту ночь были расстреляны моя мать и две родные сестры. Сколько было полицейских во время расстрела нас на Переволоке, я затрудняюсь сказать, но на каждой подводе их было по два-три человека».
Трое оставшихся в живых жителей вернулись в деревню. Всего, по словам уцелевших, в тот вечер было расстреляно 11 человек.
Утром сельчане выкопали на кладбище общую могилу и захоронили погибших. Лиц нельзя было распознать, так как в них стреляли разрывными пулями.
Бывший полицай Иван Симонов со скамьи подсудимых подтвердил, что потерпевшие дали правильные показания и пояснил, что арестованных к месту расстрела сопровождали староста деревни, командир взвода спецотряда по борьбе с партизанами Андрей Ковалевский, а всего 15 полицейских. Отметил, что и он произвел два выстрела в людей…
Посмотреть в глаза убийцам
На момент рассмотрения дела Иван Семченко проживал в Одессе, а Мария Дорох (Стругачева) – в Приморском крае. Женщина восемь суток добиралась до Гомеля только для того, чтобы посмотреть в глаза убийце и рассказать страшную правду. Благодаря уличающим показаниям жертв удалось разоблачить преступника, который, скрывая свое прошлое, спокойно пас колхозный скот в деревне Кравцовка Гомельского района.
…Карательная операция полицейского отряда в ту зиму в Речицком районе продолжилась в деревне Грузской, здесь было схвачено и расстреляно 14 жителей на окраине соседней Андреевки. Полицаи согнали в дом Антона Васильца 13 человек – родственников партизан, в том числе малолетних детей, и заживо их сожгли. Кто пытался выскочить из дома, был сражен полицейскими пулями. И везде среди карателей Симонов.
Дошла очередь и до Мельникова Степана. На скамье подсудимых находился 60-летний грузноватого вида мужчина, исподлобья смотревший на участников процесса. Как он ни скрывался по разным городам Советского Союза, как ни прятался под чужими именами, через 20 лет после Великой Отечественной пришлось отвечать за измену Родине, за пытки и расстрелы мирных граждан.
Дезертировав из Красной армии в начале войны, он вернулся к семье в деревню Солтанов Речицкого района, где прежде работал строителем. Но уже в начале 1942 года добровольно пошел служить оккупантам. Ему выдали винтовку с повязкой помощника урядника Солтановской волости и окладом 45 оккупационных марок.
Вот показания многострадальной местной жительницы Аксиньи Логовской, мужа которой в 1938 году репрессировали, она одна поднимала четверых детей: «…В начале августа 1942 года, когда шла уборка хлебов, в деревню Солтанов прибыли на танке немцы и остановились около спиртзавода. В то время я была в поле – жала рожь, а трое малолетних детей находились у моих родителей. Когда я около шести часов вечера возвратилась с поля и пошла к дому родителей, то увидела там своих детей и стоявшего около них Мельникова. Когда я пошла к ним, то Мельников, обращаясь к моим родителям, заявил: «Вы арестованы, вставайте и идите». После этого Мельников всех нас, то есть меня, троих моих детей и родителей, повел к спиртзаводу. Я стала просить его, чтобы он не трогал моих родителей, говорила ему, что пусть я виновата, а при чем тут старики, на это Мельников ответил: «Иди, иди» и повел нас к спиртзаводу, где находились немцы. К нашему прибытию там уже находились Севрюк со своей женой, которых арестовал староста Глыбовский. Затем урядник Ференчук привел семью партизана Койдана: мать, двух братьев и тещу. Тогда же туда привели Курс Марию с сыном и дочерью и Майстренчика. Всего нас, как семьи партизан, было арестовано в тот день 16 человек. Всех сдали немцам, после чего повели нас на станцию Демехи, погрузили в вагон и увезли в городской поселок Василевичи. В Василевичах мы находились в течение трех суток. Впоследствии меня с дочерью Валей и Койдан Марию с двумя малолетними детьми немцы отпустили домой с тем условием, чтобы мы привели к ним своих сыновей, находившихся в то время в партизанах. Я со своим ребенком возвратилась в деревню Солтанов, а на второй день опять пошла в Василевичи, чтобы передать родителям и детям передачу. Но когда прибыла туда, то от местных жителей узнала, что все граждане, которые были арестованы вместе со мной, недалеко от поселка в урочище Рубенки расстреляны. В числе их были моя дочь Екатерина 14 лет, сын Александр 10 лет и родители Василий и Пелагея Ракусевич. После войны нам указали место, где они были расстреляны.
В настоящее время всем им поставили памятник, и мы ежегодно бываем на их могиле».
На вопрос председательствующего Мельников подтвердил сказанное Логовской, но с оговоркой «я не сказал, что они арестованы, а сказал, чтобы шли к спиртзаводу, где находятся староста и немецкий офицер».
Старания полицая Мельникова были замечены немцами, и летом 1942 года он становится начальником Речицкой тюрьмы. Стремясь выслужиться перед оккупантами, лично допрашивал и истязал заключенных, участвовал в их расстрелах. На его совести и смерть Анны Сумак, задержанной казаками-власовцами при попытке взорвать кинотеатр в Речице. Ее записку на волю перехватил Мельников и передал в СД, отважную подпольщицу повесили на центральном рынке.
«Мельникова я опознаю»
Об условиях содержания в тюрьме суду сообщил чудом выживший Иван Долголаптев: «В период войны, по прибытии из плена я жил в городе Речице и занимался сапожным делом, держал связь с партизанским отрядом. В июне 1942 года я был арестован и помещен в местную тюрьму. Содержался в общей камере, в которой находилось человек 60. Камера была размером четыре на четыре метра, кормили баландой из ботвы свеклы, людей заедали вши и клопы, водили раз в сутки в туалет, в камере вонь была невыносимая.
Меня вызывали на допросы дважды. В первый раз в кабинете начальника тюрьмы находился Мельников, немец и переводчик. Меня спрашивали, кто убил бургомистра города Речицы Герхарда. Он был убит 22 июня 1942 года, в день, когда немцы отмечали годовщину начала войны с Советским Союзом. Я ответил, что ничего об убийстве Герхарда не знаю. В это время Мельников поднялся из-за стола и спросил у меня: «Почему не признаешься, гадина?» и ударил кулаком в зубы. Я упал, но помню, что он ударил меня раза три еще сапогом, а потом я потерял сознание и больше ничего не помню. Я очнулся в камере на второй день. Мои сокамерники говорили, что меня затащили в камеру за ноги.
Через 4–5 дней снова вызвали на допрос. Мельников расхаживал по кабинету. Там были два немца, переводчик и полицейский. Меня снова спрашивали о связях с партизанами и был ли я коммунистом. Я все отрицал. Во время этого допроса подсудимый Мельников ударил меня раза четыре резиновой плеткой по голове и плечам. Когда я упал, он еще ударил меня раза два ногой. Я потерял сознание и не помню, что делали дальше со мной. Снова я очнулся только в камере. За время того допроса у меня было выбито еще четыре зуба.
Я Мельникова хорошо опознаю. Его я узнал из числа нескольких фотографий, которые мне были предъявлены во время предварительного следствия. Когда ко мне привели на очную ставку Мельникова, я сразу же сказал: «Вот этот фашист». Об издевательствах начальника тюрьмы поведали и другие выжившие узники: Михаил Стрижак, Николай Короленко, Иван Колесников, Николай Ладутько, Евгений Скоблов, Михаил Павловский, Дина Картелева (Ковалевская), Михаил и Иосиф Максимовы, Христина Ларочкина и другие. Из приговора военного трибунала Белорусского военного округа от 5 октября 1965 года:
…В начале августа 1942 года полицейскими Речицкого особого отряда полиции и немцами из местной тюрьмы были отконвоированы за город и в противотанковом рву расстреляны: Мыткин Даниил, Помоз Дмитрий, Бровка Тимофей, Герасимович Кондрат, Озеров Алексей, Казак Григорий, Кузьменок Андрей и члены их семей, всего 16 человек, среди которых были женщины и дети.
Участвуя в этой карательной операции, Мельников и Симонов вместе с другими полицейскими и немцами конвоировали указанных граждан к месту расстрела и стреляли в них из винтовок.
Что интересно: свидетелями по делу проходили… бывшие полицаи Василий Ковалевский, Михаил Сташук, Владимир Попков, Федор Казаченко. Возвратясь из заключения спустя 10 лет с небольшим, они стали работать на речицких предприятиях, встречались на улицах со своими жертвами. При этом не испытывали ни стыда, ни угрызений совести.
А ведь это они в составе специального карательного отряда уничтожали семьи партизан и подпольщиков, участвовали в массовых расстрелах. «Я только охранял и конвоировал, а убивали немцы», – говорили они в суде. Такую же позицию занял и Мельников. Но военный трибунал, учитывая неопровержимые доказательства, определил для него 15 лет лишения свободы в исправительной колонии строгого режима, а для Симонова – 12 лет аналогично.
Отбывая наказание в мордовских лагерях, они обжаловали приговор вплоть до Верховного Суда СССР. Но их мольбы не были услышаны, тем более что потерпевшие писали гневные письма о невозможности смягчения наказания. Сведений об освобождении их из мест лишения свободы в деле не имеется.
Мы ничего не забыли!
Слово «геноцид» означает истребление отдельных групп населения или целых народов по политическим, национальным или религиозным мотивам. А если в этом истреблении участвует часть этого народа? Как их называть? Предатели, изменники Родины! А ведь их сегодня героизируют фальсификаторы истории.
Когда я рассказал гомельчанину Василию Смольскому о подробностях расстрела в Переволоке его родственников, он прислал мне сообщение: «От же сволочи и негодяи!» И привел слова своей матери-крестьянки, пережившей войну: «Все ненастоящее, сынок, отклеится со временем как… от лопаты».
Суд истории все расставил и расставит по своим местам. А память останется. В 1964 году останки жертв фашизма были перезахоронены с окраины Речицы со всеми почестями в парке Победы. Стоят памятники на могилах расстрелянных семей партизан в деревнях Переволока и Андреевка, а также на окраине Василевичей.
И как в песне Владимира Высоцкого «…К ним кто-то приносит букеты цветов, и Вечный огонь зажигают». Когда слушаешь ее, мурашки пробегают по телу.
Мы ничего не забыли! Мы все помним!
